Из воспоминаний В.И. Жуковой, пережившей блокаду Ленинграда:
«С сентября 41-го начались регулярные бомбежки города. Ленинград на глазах превращался в руины. Вокруг погибшие, раненые. Для юной Вали Жуковой, окончившей к тому времени семь классов, новый учебный год так и не начался. Все школы отдали под госпитали. Установили продуктовый паек 250 граммов хлеба в день работающим и 150 – иждивенцам. Врезалась в память дата – 2 декабря 1941 года. В этот день немцы особенно яростно бомбили их улицу – Большую Пороховскую. Одна из бомб прямым попаданием снесла половину их дома. Валя с больной матерью находилась в другой. Дальше как в тумане – мать, прижимающая ее к себе и обхватившая голову дочери. Позже – «скорая», увозящая маму в госпиталь – осколками ей сильно посекло руку. Сама Валя, растерянная и окровавленная – получила два осколочных ранения в руку и голову. Такой ее вскоре нашел отец, служивший неподалеку от дома в войсках противоздушной обороны. Едва осознав, что бомбят его улицу, сквозь искореженный металл и глубокие воронки он стал пробираться к родному очагу. Но, как человек военнообязанный, не смог остаться с дочерью. Вале пришлось самой искать жилье. Временно ее с матерью приютили знакомые.
Фашисты планомерно уничтожали город. После нескольких месяцев бомбежек, к зиме в ход пошли «фугаски» с зажигательной смесью, и начались артобстрелы. На крышах домов были установлены дежурства – нужно было своевременно потушить «зажигалку». На стенах домов появились предупреждающие надписи: «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле». Не раз Вале приходилось бежать в бомбоубежище по такой улице.
Разруха, голод, холод. Трамваи не ходили. Электричества не было. Воду носили из Невы. Дома отапливались «буржуйками». В ход шло все, что могло гореть, – книги, мебель… В это время Валя с матерью жили на новом месте, в крохотной комнатке, куда вскоре переехала и бабушка Вали. На печке они готовили «еду»: пекли травяные лепешки, обмакивая каждую (за неимением масла) в олифу. Сгорая, олифа сильно дымила. Но все, же это было хоть какое-то подспорье, ведь все трое считались иждивенками. Пережить зиму и не умереть от голода помогли чудом уцелевшие вещи – приданое Вали. Все обменяли на еду.
Особенно трудной была весна 42-го. Тяжелобольная мать уже не вставала с постели. Вообще все старались больше лежать. Надев на себя ворох всяких вещей, вставали в случае крайней необходимости, экономя силы и кое-какое тепло.
День 30 марта, словно впечатался в девичью память. Проснувшись утром, Валя увидела, как с бездыханного тела бабушки сползали на постель, а затем и на пол невероятно крупные белые вши. Она даже не подозревала об их существовании. И в ужасе стала давить их ногами. По велению мамы она, собравшись с силами, пошла за помощью к отцу. Но его не отпустили. На следующий день умерла мама. И на этот раз отец не смог уйти с поста. Валя так и оставила тела родных на их постелях. Сама легла рядом на свою кровать…
Отца отпустили домой лишь 7 апреля. Холод был союзником, он не давал трупам разлагаться. Вместе с отцом поочередно на саночках отвезли тела на кладбище. По пути попадались медленно идущие по своим делам люди. Обессиленные, они падали прямо на дороге. Понимая, что они уже мертвы, приходилось перешагивать прямо через покойников. Потом их собирали специальные похоронные команды. Мертвецов не успевали хоронить и складывали на кладбище штабелями. Рыли огромные траншеи и закапывали в этих братских могилах. Надгробных надписей тоже не было. Лишь год захоронения: 1941, 1942, 1943-й…
Валентина Ивановна и по сей день не знает точного места захоронения своих родных. Как и неизвестна ей могила брата, умершего предположительно от дистрофии в 1942-м под Ленинградом, находясь на учебе в разведшколе.
Бывая в городе-герое, Валентина Ивановна обязательно оставляет живые цветы на обелиске Памяти на братском кладбище. В память о погибших в блокаду ее родных, близких, друзьях. Из всех тогда выжить удалось лишь ей и отцу.
Помнит Валентина Ивановна и как весной того же 1942-го в городе для детей организовывали весенне-летнюю школу, где давали паек: соевый суп или кашу из сои, а утром стакан сладкого чая, пятьдесят граммов хлеба и десять граммов сливочного масла. Чтобы утолить голод, этого было явно недостаточно. Но если учесть, что ели лебеду, вьющуюся «поросячью травку» и корень лопуха (варенный он напоминал картошку), то это уже была настоящая еда. Голод и обстрелы изводили людей, и еще вопрос, где было легче – на фронте или в городе. Армию хотя бы кормили…
Каждый клочок земли, вспаханный снарядами, старались засадить картофельными очистками, чтобы снять хоть какой- то урожай.
Есть хотелось всегда. Валя бегала к отцу и ела с ним из его тарелки в солдатской столовой. Поддерживать силы помогал и школьный паек. Она помнит, как голод затуманил мозг, не давал здраво мыслить. Видимо помутился разум и у их школьного учителя, очень образованного и культурного человека, когда на столе он увидел стакан чая с кусочком хлеба – паек замешкавшегося ученика. На глазах у изумленных учеников учитель мгновенно проглотил хлеб. Через несколько дней он умер от истощения.
Чувство голода не покидало Валентину Ивановну еще года два после окончания войны…
Ленинград (ныне Санкт-Петербург) для Валентины Ивановны – святыня, истинно героический город. Не по зубам оказалось врагу сломить истинных ленинградцев».
Газета «Лисаковская новь» № 5(3370) от 03.02.2005
